Чёрный смерч [сборник] - Святослав Логинов

Мэнки наступали правильными рядами — впереди копейщики с плетёными щитами, хотя со стороны противника не вылетело, да и не могло вылететь ни единой стрелы, следом — лучники, очень много лучников. А перед войском громоздились полсотни шалашей, больше похожих на кучи мусора. Оттуда, размахивая камнями и грубо вытесанными дубинами, бежала орава согнутых. Уника даже удивилась, что чужинский народ, который все считали уничтоженным, не только выжил, но в нём осталось так много воинов.

Среди дикой, нестройно воющей толпы Уника безошибочно углядела мангасов. Их было трое, и всякий из них на локоть возвышался над окружающими. В безнадёжную атаку на вражеское войско шли не только мужчины, но и женщины, те, что помоложе. Хотя и возле шалашей оставалось немало народу: дряхлые старики, доканчивающие третий десяток лет, малышня, беременные самки; даже сейчас у Уники не поворачивался язык назвать их женщинами или матерями. Эти тоже не оставались без дела. Схватившись за руки, они составили круг, бешено с воем и визгом закружились, словно не было более подходящей минуты для дикого, ни с чем не сообразного танца. В центре этого хоровода оставался ещё один согнутый, совершенно голый. Он бился на земле, словно в падучей, и визг его резал уши даже среди всеобщего гвалта.

Замерев, Уника смотрела на конвульсии чужинского колдуна. Она уже поняла, что видит баснословный хоровод — страшное оружие согнутых. Должно быть, последний раз собрались полулюди числом достаточным, чтобы явить свою силу.

Почему-то мэнки не применяли своё колдовство. Возможно, согнутые были слишком грубы для него и не побоялись бы биться насмерть с самими собой, а может быть — колдун согнутых вселил в души соплеменников безоглядную отвагу, обычно свойственную лишь мангасам. В любом случае атака должна была кончиться ничем, лучники не позволили бы бойцам добежать и вцепиться в противника.

Первый залп изрядно проредил нападавших, даже один из мангасов упал, покатился по земле, пробитый десятком стрел, хотя тут же вскочил и вновь ринулся вперёд. Казалось бы, ещё пара дружных залпов — и согнутые, умывшись собственной кровью, обратятся в бегство… И в это время кучи камней и древесных стволов, составлявшие бесформенный вал вокруг чужинского селения, зашевелились, поднятые в воздух силой колдовского хоровода, а затем, словно их метнула невидимая праща, полетели в сторону мэнковских рядов. Копейщики со своими хрупкими плетёнками были сметены одним ударом. Досталось и лучникам. Впрочем, эти были тоже обречены. Толпа коренастых согнутых приближалась, словно снежная лавина, сошедшая с горной вершины. Неважно, что толкового оружия согнутые не знают, всякий из них не затруднился бы голыми руками разорвать самого могучего мэнка. И всё-таки долгогривые не пришли в замешательство. Те, кто уцелел, продолжали споро двигаться вперёд, хотя их уже ничто не прикрывало от несущейся смерти. И свой второй залп они дали не по воинам, а по селению, по кружащимся женщинам, по бьющемуся на земле колдуну.

Вот где родилась невиданная тактика мэнков! Всякое войско, лишившись колдунов, оказывалось бессильным перед жаборотыми. Именно поэтому мэнки и привыкли всей громадой бить по одному человеку.

Ворожей, вопивший в центре хоровода, изогнулся дугой и захрипел, плюясь кровью. Часть чужинок попадала, хоровод рассыпался.

К этому времени толпа согнутых настигла лучников, началось побоище. Мэнки, огрызаясь, отступали. В рукопашном бою они несли неоправданно большие потери, и теперь, когда главное было сделано, никто из стрелков не желал подставлять свою голову под дубинки дикарей. На помощь гибнущим стрелкам двигался новый строй, а за спинами согнутых не стоял уже никто.

Уцелевшие мэнки из первых шеренг пробежали между раздвинувшимися щитами, которые немедленно сомкнулись за их спинами. Войско ощетинилось копьями, тонко запели стрелы. Третий раз за недолгие минуты боя военное счастье собиралось переметнуться на другую сторону. Согнутые, только что побеждавшие, теперь сами превратились в лёгкую добычу.

Впрочем, и теперь никто не помышлял о бегстве. Трое чудовищных ублюдков, сверхъестественно сильных, не ощущающих боли и не ведающих иных чувств, кроме ярости, ринулись прямиком на выставленные пики. Во мгновение ока мэнковский строй был прорван, и взаимная резня вспыхнула с новой силой. Наборные мечи мэнков мало в чём превосходили дубинки согнутых. Конечно, они были куда проворней, но согнутые брали неудержимой дикой силой, а мэнки, раз утеряв строй, не могли организовать дружного сопротивления. Видать, редко приходилось им сходиться с противником вплотную, глаза в глаза.

И всё же битва заканчивалась. Теперь, когда возле неопрятных хибар не кружил колдовской хоровод и дикий колдун не творил свою волшбу, мэнковским чародеям уже ничто не могло помешать. Один за другим бойцы согнутых останавливались посреди битвы, опускали дубины, бросали грубо изострённые рубила, опускались на землю и, казалось, засыпали. Лишь один из двух ещё уцелевших мангасов, видимо, оказавшийся нечувствительным к вражьей магии, продолжал с рёвом носиться по полю, сокрушая всё, что попадало под удары его дубины. Чем-то этот урод напомнил Унике безумствующего Турана.

Мангаса мэнки убивали долго и мучительно, потеряв не меньше десятка своих. Наконец ублюдок перестал трепыхаться, и на заваленное телами поле вышли мэнковские волхвы. Началась будничная и, видимо, привычная для мэнков работа. Прочёсывали заросли, добивали женщин и детишек. Собирали убитых. Мэнков сносили в центр поля, согнутых стаскивали к их шалашам. Вязали пленных. Тяжело раненных тоже приканчивали. Своих, разумеется, старались выходить, как бы тяжко их ни покалечило в бою. Победа далась долгогривым недёшево, на три сотни убитых согнутых пришлось без малого сто погибших мэнков.

Пленных подтаскивали к колдунам, и через пару минут развязывали. Освобождённые пленники уже не пытались непокорствовать. Они садились на землю и молча смотрели себе в колени.

Особенно долго победители толпились вокруг одного из раненых. Несомненно, это был мэнк: волосами, фигурой, широким ртом он сходствовал с теми, кто собрался решать его судьбу. Однако обрывок шкуры вместо пристойной одежды и грубое рубило, валяющееся неподалёку, указывали, на чьей стороне он сражался. Видать, не только человеческих детей воровали согнутые, но и мэнки страдали от этой напасти.

Когда-то, после битвы с согнутыми, Ромар отстоял для украденных девочек — Лишки и Тины, право на жизнь. Но те умыкнутые были ещё малы, а этот оказался взрослым воином, согнутые успели вырастить его и воспитать как согнутого. Судьба его была решена — мелькнул меч, тело содрогнулось последний раз. Впрочем, для похорон его оттащили не к врагам, которых собирались попросту сжечь в их же собственных жилищах, а к своим погибшим.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});